|
Черный Пес, Белый Кот 2011-05-16. Leonid Engalichev Празднование Дня мартовского кота в Эрмитаже в текущем году я пропустил, зато в апреле встретил в Черном проезде музея (от Дворцовой площади до Дворцовой набережной Невы) широко известную в узком кругу питерскую поэтессу Зою Эзрохи: она кормила и без того закормленных тутошних кошек.
Героями многих эзрохиных стихов являются кошки – по большей части те, что населяют ее квартиру, а их немало.
О существовании таковой поэтессы я узнал более 15 лет тому назад, когда по радио услышал гневную речь другого питерского стихотворца, причиной возмущения которого стал факт якобы плагиата, т.е. заимствование его гениального опуса, опубликованного Эзрохой в своем сборнике стихов: «Пётр Первый на коне, Его сделал Фальконе*». * кроме, как известно, головы всадника: её изваяла скульпторша Мари-Анн Калло
Учитывая вторую часть фамилии скульптора и акынность первой строчки, стих достаточно банальный для того, чтобы удивиться реакции Чернова, тем паче в отношении женщины, что она и сделала – удивилась. Мы ведь с вами тоже могли бы изобресть эту последовательность слов, стоя пред знаменитым истуканом, что возможно когда-то и сделали, да позабыли за незначительностью события. Не то Чернов.
Как сказал экономический нобелевский лауреат Леонтьев об поэтическом нобелевском лауреате Бродском: «Чем я отличаюсь от И.Б.? У меня нет гонора». В случае же Чернова дело, возможно, в исторической наследственности «честных правил» такого социального слоя как дворянство в одной отдельно взятой голове, к тому же дворянство декабристское. 10 сентября 1825 года под Петербургом (ныне парк Лесотехнической академии в черте города) произошла дуэль между флигель-адъютантом Владимиром Новосильцевым и поручиком Измайловского полка (и по совместительству «декабристом») Константином Черновым. На местах, где стояли дуэлянты, находятся теперь каменные круги и рядышком – стела серого гранита с текстом, рассказывающим о том событии.
Поводом для дуэли послужил отказ Новосильцева жениться на сестре Чернова, красавице, но не знатной девушке. Оба выстрелили одновременно и были смертельно ранены. Секундантом Чернова был лидер Северного тайного общества (декабристов) Кондратий Рылеев. Он способствовал тому, что дело дошло до дуэли, а похороны Чернова превратил в публичную манифестацию. Так вот этот Чернов есть прямой предок Андрея Чернова, нашего современника. Неизбытая наследственная тяга к переустойству социального порядка-беспорядка продиктовала возможно и то, что в начале девяностых он претендовал на пост члена муниципального собрания от Василеостровского района. И выступая перед электоратом, вместо своей экономической программы предложил присутствующим послухать вирши, навеянные ему тогдашней постперестроечной ситуацией, т.е. программу поэтическую. Жест радикальный и вполне художественный, но к статусу депутата, естественно, не приведший. Пришлось ему, как Бендеру, из претендента переквалифицироваться, если не в управдома, так в привластного борзописца, ставши автором литзаписи книжки оборзевшего мэра Собчака "Хождение во власть". А где-то накануне конно-стихотворного казуса Зоя Эзрохи написала, тоже кстати с натуры, такой вот портрет своего кота по кличке Пушкин:
«Какой картинный кот! И много в нем красот - движения и формы, усатость выше нормы, изысканны штанишки и белизна манишки. Керн Анна и Марина Мнишек балдели бы от тех штанишек! Есть бакенбардики при этом для сходства большего с поэтом. Он ходит важно, как петух, и пышный хвост несет как знамя. А как он ловко ловит мух - как будто черное подскакивает пламя! Он выбрался из блох и лишая, из грязи вышел в князи, и, кажется, блестит русалья чешуя в кошачьем золотистом глазе». О Муму, великий и могучий! Куда там Бродскому… «Тоже мне нашли народного поэта», - сказала З.Э. о намерении муниципальной власти поставить памятник - да еще и на родном её В.О. - Бродскому, который там никогда и не жил (памяти, видать, единственно известной народу его строчке «на Васильевский остров я приду…»).
Кстати, Бродский очень любил кошек и даже отождествлял себя, конечно метафизически, с именно котом. Интересно, есть ли у кого-нибудь кот по имени Бродский? Думаю, есть. Ведь кличет же в канадском сериале «Endgame» (место действия, похоже, Ванкувер) русский шахматист-детектив воображаемого кота Ваней. Воображаемый кот Бродский должен быть, само собой, рыжим – таким, например, какой встретился мне прошлым летом на одной из дорожек лесотехнического парка.
А вот лет двадцать назад некто Шевчук (лицо, неизвестное даже нашему премьеру!) присобачил к Петербургу метафору «черный пес», что вдвойне извращение. По мне, если и присваивать нашему снежному и холодному городу какую кличку, то скорей уж «белый кот». Как говорил в известном анекдоте зверь неизвестной породы своему другу крокодилу: «Гена, давай больше не будем жечь резину, а?» P.S. Подлинную же историйку двустишия о фальконетовом памятнике Петру Первому вы можете узнать из книжки Брэдбери (не фантаста, но тоже заядлого фантазера) – «В Эрмитаж!», единственный англоязычный экземпляр которой, стоючи в количестве одного экземпляра на полке эрмитажного книготорга, три года не раскупался заезжим туристическим братством (и мной в придачу – дороговато). А как раскупился, так книга и была тут же выпущена на русском издательством «Эксмо» и почти сразу скачана мною из интернетной флибусты.
Для нежелающих читать толстый том сообщу по секрету: сочинил стихотворение главный герой этого романа французский энциклопедист Дени Дидро, гостивший в Петербурге по приглашению Катарины Секунды в 1790-1792 годах. Сочинил в мастерской скульптора, находившейся на территории еще не построенного тогда Малого Эрмитажа (отделенного ныне от Зимнего дворца тем самым Чёрным проездом), когда статуя была еще далеко не доделана, и сочинил по-французски (с легким латинским акцентом, что позже отобразилось в надписи на пьедестале монумента). Привожу полный текст дидеротовского двустишия в моей транскрипции: «Петро Примо сюр ле шваль - Се де Фальконе травай».
Please log in to post your comment All comments: 0 | |||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||
| |||||||||||||||||||||